Неточные совпадения
— Губернатор приказал выслать Инокова из города, обижен корреспонденцией о лотерее, которую жена его устроила в пользу погорельцев. Гришу ищут, приходила
полиция, требовали, чтоб я сказала, где он. Но — ведь я же не знаю! Не
верят.
— Я-то? Я — в людей
верю. Не вообще в людей, а вот в таких, как этот Кантонистов. Я, изредка, встречаю большевиков. Они, брат, не шутят! Волнуются рабочие, есть уже стачки с лозунгами против войны, на Дону — шахтеры дрались с
полицией, мужичок устал воевать, дезертирство растет, — большевикам есть с кем разговаривать.
— Наши сведения — полнейшее ничтожество, шарлатан! Но — ведь это еще хуже, если ничтожество, ху-же! Ничтожество — и водит за нос департамент
полиции, градоначальника, десятки тысяч рабочих и — вас, и вас тоже! — горячо прошипел он, ткнув пальцем в сторону Самгина, и снова бросил руки на стол, как бы чувствуя необходимость держаться за что-нибудь. — Невероятно! Не верю-с! Не могу допустить! — шептал он, и его подбрасывало на стуле.
Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной
полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, — я готов этому
верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал, на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
На двор согнали рабочих, мальчиков, дворников и метельщиков, но
полиция не
верила удостоверениям старших служащих, что все вышли, и приказала стрелять в окна седьмого этажа фабричного корпуса…
Отец сам рассказал нам, смеясь, эту историю и прибавил, что
верят этому только дураки, так как это просто старая сказка; но простой, темный народ
верил, и кое — где уже
полиция разгоняла толпы, собиравшиеся по слухам, что к ним ведут «рогатого попа». На кухне у нас следили за поповским маршрутом: передавали совершенно точно, что поп побывал уже в Петербурге, в Москве, в Киеве, даже в Бердичеве и что теперь его ведут к нам…
…Абаза здесь был, когда пришла горькая весть о Севастополе. Плохо наши правители и командиры действуют. Солдаты и вообще Россия — прелесть! За что эти жертвы гибнут в этом потоке. Точно, прошлого царя можно назвать незабвенным, теперь бедная Россия поплачивается за его
полицию в Европе.
Полиция вообще наскучивает, и теперь пришлось поплатиться за эту докуку. Грустно — тоска! — Все-таки
верю в судьбу безответной Руси.
Теперь мне, того гляди, не
поверят, что он сам собой убился, так как в этом случае в лесу я с ним один был, а земская
полиция на меня уж давно сердита, — пожалуй, и в острог меня посадят.
«Для госпожи Пиколовой, — я пишу, — выгнаны четыре исправника и заменены ее родственниками; за госпожу Пиколову ратман за то, что в лавке у него не
поверили ей в долг товару, был выдержан целый месяц при
полиции; за госпожу Пиколову господин Вихров за то, что он произвел следствие об ее родном брате не так, как тому желалось, предан теперь суду».
При упорном труде Н.И. Пастухов выучился сам в конце концов писать заметки о происшествиях, добывая их у
полиции и у трущобников, и вскоре сделался первым и единственным московским репортером, которому можно было
верить безусловно.
Однажды ночью она выбрала все деньги из его карманов и ушла, оставив записку на клочке бумаги, выдранном из поминанья, — просила не заявлять
полиции о краже: попросить у него денег не хватило смелости у неё, и не
верила, что даст он.
Почти каждый день на окраинах фабричные открыто устраивали собрания, являлись революционеры, известные и
полиции и охране в лицо; они резко порицали порядки жизни, доказывали, что манифест министра о созыве Государственной думы — попытка правительства успокоить взволнованный несчастиями народ и потом обмануть его, как всегда; убеждали не
верить никому, кроме своего разума.
Все могло случиться, все, решительно все, хотя мы, конечно, не
верим слухам, распространенным впоследствии про мою героиню ее злоумышленниками, что она в эту минуту боялась даже
полиции.
И рассказал ей о протопопе, как он меня чёрным богом пугал, как в помощь богу своему хотел
полицию кричать. Засмеялась Татьяна, да и мне смешон стал протопоп, подобный сверчку зелёному, — трещит сверчок да прыгает, будто дело двигает, а кажись, и сам не крепко
верит в правду дела своего!
Едва ли
поверишь ты, если я скажу, что глупая и пошлая клевета о моей принадлежности к тайной
полиции получила самое широкое развитие, проникла во все углы и закоулки богоспасаемого Славнобубенска и въелась во всеобщее убеждение столь прочно, что шпионство мое стало на степень непреложного, несомненного факта.
— Не стоит, — решил он. — Это слишком старое чудо, надо слишком много
полиции, чтобы в него
поверили. Мы сотворим чудо получше.
— Тебе не
поверят, — дерзко засмеялся горец, — госпожа княгиня знает Абрека, знает, что Абрек верный нукер, и не выдаст его
полиции по глупой выдумке ребенка.
Да и вообще он ни крошечки не
верит в успех дознания и поисков. Он даже не очень охотно давал показание в участке, где продиктовал текст заявления, появившегося на другой день в газетах. А сегодня, когда он подал новое письменное заявление начальнику сыскной
полиции, вон в той большой комнате, ему хотелось сказать...
— Отчего же и не дожидаться… По-моему, всего благоразумнее показаться равнодушными к этому визиту и спокойствием стараться отвлечь всякие подозрения
полиции.
Поверь мне, если бы ты был узнан и о выдаче твоей было бы формальное требование из России,
полиция не стала бы церемониться и арестовала бы тебя без всяких предварительных засылов своих агентов.
Всего остатку от 29 рублей 1 руб. 10 коп. (В сторону.) Ободрали деревцо, только что хотело одеться листиками. А делать нечего, приходится расплачиваться. Пожалуй, позовут
полицию… хуже будет. Из чего мне в чужом пиру похмелье? (Вынимает деньги из жилета Резинкина.) На место денег положу роковой счетец — пусть
поверит. Бедный Резинкин! что будет с тобою завтра. (Половому.) Вот деньги. Сдачи и извозчика. (Поднимает Резинкина и берет его в охапку.) О, горе нам! о, страшная для нас невзгода!
—
Поверьте, не из любопытства, молодой человек, — отвечал господин Гильо, — следственный судья во Франции, привлекая кого бы то ни было к какому-либо делу, должен ознакомиться с личностью подсудимого и его нравственными и имущественными качествами. Будь вы француз, я все это бы узнал через
полицию, но так как вы иностранец, то обо всем этом я сделаю запрос в вашем отечестве.
Но чуть только дело касалось чиновников и особенно
полиции — Степан Иванович являлся по отношению к ним самым грубым тираном, и требования, какие он простирал к этим несчастным лицам, были в такой степени суровы и для них унизительны, что даже трудно
верить — как они могли им подчиняться и не находили средства оградить себя от фарбованского причудника.
И стоит только вам, правительственным людям, на минуту отвести внимание от той острой борьбы, которой вы сейчас заняты, — перестать наивно думать то, что выражено в недавнем циркуляре министра внутренних дел — что если
полиция будет вовремя разгонять толпу и вовремя стрелять в нее, то все будет тихо и спокойно, — стоит вам только перестать
верить этому, чтобы ясно увидать ту причину, которая производит неудовольствие в народе и выражается волнениями, принимающими все более и более широкие и глубокие размеры.